9 февраля, 2018 
AdminGWP фoтo: Aлeксeй Мeринoв
Бeсцeнныe дoнoсы
Писaтeль, рeжиссeр, скульптoр пoдглядывaeт зa людьми. Дoнoсит нa людeй — людям. Тoт, ктo прoчитaл, прoчувствoвaл эти дoнoсы, стaнoвится oсвeдoмлeн — o чeлoвeчeскoй нaтурe, чeлoвeчeскиx стрaннoстяx, чeлoвeчeскoй пoдлoсти, мeрзoсти, нo oткрывaeт и нeвeдoмыe прoстoры чeлoвeчeскoгo вeликoдушия, сoстрaдaния, кoтoрыe тoжe свoйствeнны прeдстaвитeлям этoй пoрoды. Тaкиe oткрoвeния, oбoбщeния, прoникнoвeния в глубины — бeсцeнны.
Чужиe вoспoминaния
В вoспoминaтeльнoй прoзe Лeoнидa Зaвaльнюкa (зaмeчaтeльный пoэт) прoчитaл, кaк oн, пoдрoстoк, пытaлся изобразить из себя ребенка, чтобы подладиться к взрослым, засюсюкал — и странно смотрели на него окружающие.
Чем полезно чужое воспоминание? А вот чем. Оказался в малознакомой компании, залихватски шутил. Люди реагировали странно. Не смеялись. Позже понял: я себя ощущал завзятым, не по возрасту лихим, а был (или казался, воспринимался) утомленным жизнью.
Без прочтения книги Завальнюка я бы до этого понимания не дозрел.
Два отшельника
Русский философ Владимир Соловьев жил недолго, но успел сказать многое. Оставим в стороне его религиозную теорию и предвосхитившую нынешний день картину восшествия на мировой престол Антихриста, и запнемся на бытовой притче, которая стала одной из центральных в последней, завещательной провидческой работе «Три разговора»: два святых отшельника ударились в разгул, а потом вернулись в свои скиты. Один извел себя терзаниями за допущенную слабость, второй то ли прикинулся не от мира сего юродцем, не въехавшим в то, что произошло, то ли действительно грязь мира к нему не липла. Он окружил свое грехопадение ореолом божественной осиянности и закончил жизненный путь в высоком священническом сане, а первый, не могший себя простить саморазоблачитель, сгинул в бездне продолжившегося самобичевания.
О чем эта притча? О том, что незамаранных не бывает? О вредоносности сомнений? Или о практической правильности поведения, которое сплошь и рядом наблюдаем у нынешних политиков (и не только у них). Так или иначе, без этого книжного урока мое мировосприятие оказалось бы сильно обедненным и, в андрее-платоновском смысле, неполным.
Не могу не привести и рассуждения Соловьева о «прогрессе» как о симптоме конца света. Мы столь часто жонглируем этим расплывчатым словом, не задумываясь о наполняющей его сути, что совершенно обесценили и обесцветили представление, какой смысл оно несет. Философ побуждает разум встряхнуться. Я, во всяком случае, сообразуясь с его мнением, стараюсь использовать слово «прогресс» в позитивном смысле как можно реже.
Небо в алмазах
Почему с неослабевающим вниманием следим за развитием событий чеховского «Дяди Вани»? Что в этой пьесе приковывает? Волнует? Бередит? Неудачник тянет лямку вечного долга — перед ближними и собой в деревенской глуши. А подле него порхает расфуфыренное ничтожество, незаслуженно облагодетельствованное судьбой. И, распуская павлиний хвост, поучает трудягу и неудачника, как надо жить.
Не в том ли наша взволнованность сюжетом, что ассоциируем себя с кропотливым и несчастливым дядей Ваней? Разве все мы (большинство) не в таком же положении? В нас больше талантов, чем требуется повседневности. А делянки деятельности, где можем себя проявить, захвачены проходимцами, ничтожествами, умеющими ловко нами манипулировать и высокопарно и безответственно рассуждать — о чем угодно.
Утешаемся: «мы еще увидим небо в алмазах», но алмазы давно присвоены псевдопрофессорами Серебряковыми.
Урок? Да еще какой!
Какой быть жене
Внимательно ли читали в детстве Андерсена? Или не читали вовсе, удовольствовавшись мультверсиями его сказок? Между тем Андерсен — серьезнейший, глубочайший мыслитель. Достаточно ознакомиться не только с хрестоматийными «Дюймовочкой» и «Снежной королевой», а с «Жабой», «Старым домом», «Старым уличным фонарем», «Пастушкой и трубочистом». Есть у Ханса Кристиана Андерсена забавная история, которую не мешает усвоить юным девам и зрелым дамам: «Уж что муженек сделает, то и ладно!» Речь в ней о том, как старичок, который совершал мену по убывающей: коня — на корову, корову — на овцу, овцу — на гуся, гуся — на курицу, курицу — на мешок гнилых яблок, в итоге оказался в большом выигрыше благодаря идеальному отношению и любви жены. Жена полностью одобрила его выбор, и они продолжили жить мудро и счастливо. Это ли не рецепт семейной гармонии? Вот как надо вести себя женам!
Сравните эту притчу со «Сказкой о рыбаке и рыбке» Пушкина. То, что пушкинский старик остался в финале жизни у разбитого корыта, — прямое следствие вздорного характера его сварливой супруги.
Своим умом?
Можно задвинуть эти и другие книги подальше на полку или вообще выбросить и не читать. Но где возьмем столь универсальные, а главное, уникально-мудрые советы? Можно, конечно, обойтись без них, своим, что называется, умом. Или подсказками ближнего окружения — тоже не всегда бесполезными. Но, согласитесь, обкрадывать себя столь безжалостно — просто глупо.
Вот почему полагаю: уважение к книге вернется и возобладает над нынешним пренебрежением.
Мы? Все? Учились понемногу?
Поучением могут служить и судьбы самих писателей (не халтурщиков и приспособленцев, а подлинных служителей муз). Александр Бестужев-Марлинский — декабрист, издатель первых демократических литературных альманахов, идеолог русского романтизма… Он сам был романтик, вот и подался в безнадежные заговорщики. Против отуплявшего режима нельзя идти, не осознавая, что окажешься в кандалах. Не будучи военным, взял на себя командование солдатами на Сенатской площади, поскольку некоторые из офицеров-бунтарей струсили и сбежали. Излишняя честность и щепетильность (но бывают ли они избыточны?) привели к тому, что Бестужев сам по доброй воле явился с повинной в расследовательские инстанции, сам свидетельствовал против себя, был сослан и фактически вычеркнут из литературного обихода. (Ведь произведения мятежников не могли появиться в подцензурной печати.) Его литературные озарения без стеснения заимствовали те, кто остался на свободе, в том числе Пушкин и Гоголь. Он погиб на мысе Адлер, тело не было найдено, а творения ныне почти забыты. Но стала ли его судьба — в связи с внешней неудачливостью — менее прекрасной?
Ханс Кристиан Андерсен происходил из бедной провинциальной семьи, рано лишился отца, сам пробивался к свободе самовыражения и еще при жизни стал классиком.
Иван Андреевич Крылов, великий баснописец, рано остался без отца, видел в окружающей жизни множество бедствий и лишений. Возможно, стойкость ему привила самоотверженность любящей матери, жертвовавшей ради сына всем.
Прослеживая биографии этих состоявшихся благодаря упорнейшему труду и самосовершенствованию людей, невольно бросаешь взгляд на собственные скромные свершения, сравниваешь их с титаническим подвижничеством колоссов. Есть чему учиться!
Клетка с канарейками
В свете андерсеновского сюжета о мужьях и женах коснемся семейной жизни Пушкина.
Почему прощаем ему измены жене, загулы с друзьями, скабрезничанье в творчестве, а Наталье Николаевне не можем простить, что порхала по балам и любила нравиться мужчинам? (Кстати, придерживалась ли она в своей незавидной семейной доле андерсеновского кодекса?)
Вопрос в том, чем каждый из этой пары замечателен и что оставил после себя. Четверо детей от одного мужа, почти столько же от другого — конечно, немало. По советским параметрам ее назвали бы матерью-героиней. Да еще и красотка, какие встречаются не часто. А Пушкин оставил (помимо детей) еще и бессмертные творения. Наталья Николаевна выстилала оставшимися после него рукописями клетки с канарейками.
Но она вдохновляла его, и это решает спор.
Подальше от спесивости!
Говорим: «великие книги»… Это действительно так. Но в выдающихся творениях нет грана царственности, нет мании грандиоза и подавляющего превосходства над робким читателем, напротив, литературные шедевры, скорее, скромны и непритязательны, этим и пробуждают доверие. «Мертвые души», «Война и мир», рассказы Бабеля, «Мастер и Маргарита» — разве претендуют на непререкаемость? Менторство? Диктат? А вот надутые, выспренние, тщащиеся занять большие объемы бредни (в том числе и надменные газетные поучения завзятых публицистов) порой наполнены такой спесью, что лучше к ним не подступаться. И не надо подступаться к этим павлиньим самолюбованиям — ничем путным не одарят, а мелким тщеславием заразят.
Опубликовано в рубрике